Автор — Почётный святой. Рассказ о происках злых сил.Наше время отличается большой бездуховностью.
Многие исповедуют материализм. Думают, что умнее других, что свободны от мистических «предрассудков», которые «сковывают суеверных людей». Моё мнение: отрицая сверхъестественное, утверждая, что они не верят в светлые и тёмные силы, правящие миром, эти люди лукавят. В глубине души они понимают, что мир не так прост, как им бы хотелось. Что он почти полностью во власти тёмных сил, непрерывно строящих жестокие козни, мечтающих лишь об одном — погубить род человеческий, истребить наши души… Эти «материалисты», внушая себе, что потусторонних сил нет, что можно жить, как им хочется, без опаски, подобны неразумным детям, которые, увидев ночью вора, лезущего в окно, вместо того, чтобы бежать и звать на помощь, натягивают на голову одело: «Я его не вижу — значит его нет!»
Думаю, прочитав мою историю, многие поймут наконец, что Зло — реально, оно вокруг нас, и абсолютно каждый человек стоит перед выбором: вступить с ним в бой или отвести глаза, сделать вид, что не замечаешь очевидного, и позволить Злу поработить и уничтожить себя. Третьего не дано!
Родился и вырос я в деревне, в простой работящей семье колхозников. Сколько я себя помню, нашим соседом напротив был Нифетин, Михаил Фролович. Жил один – с женой они развелись, взрослая дочь жила в городе, но иногда приезжала и привозила с собой сына Костю погостить у дедушки. С Костей мы были одногодки. Иногда играли вместе, но большой дружбы у нас не было.
Дом их, через дорогу от нашего, всегда производил на меня гнетущее впечатление. Маленькие тёмные оконца с треснутыми стёклами словно смотрели на тебя из-под сурово нахмуренной провалившейся крыши недобрым мутным взглядом. Серые некрашеные гниловатые доски, которыми он был обшит, и чёрный рубероид на крыше делали его похожим скорее на сарай, чем на жилое помещение… Этот дом пользовался дурной славой, говорили, что в нём умирали люди…
В конце пятидесятых годов внезапно умер Фрол Нифетин, отец Михаила. Вроде бы ничего странного, ему было 70 лет, но рассказывали, что в ту ночь над деревней бушевала сильная гроза, какой не помнили даже самые древние старики, все собаки в селе надрывались отвратительным лаем, а в небе носились шаровые молнии… Через три года, в 67 лет скончалась Фролова жена, вроде от простуды…
Однажды, когда мне было лет двенадцать, я возвращался домой с рыбалки. Смеркалось. Проходя мимо Нифетинского забора, я увидел стаю то ли черных птиц, то ли летучих мышей. Со свистом рассекая воздух крылышками, они пронеслись над самой моей головой и умчались на запад, навстречу тьме, ползущей вдогонку за убежавшим солнцем… Мне стало невыразимо жутко, оставшиеся метры до родной калитки я бежал…
Прошли годы. Я окончил восемь классов, пошёл работать на комбинат.
В одну ненастную осеннюю ночь, в конце девяностых, в сером мрачном доме снова умер человек – старый Михаил Нифетин. Всю ночь лил дождь, и ветер страшно завывал в печных трубах… На похороны приехала вся его родня – дочь, внук Костя, жена и сын Кости, ещё кто-то… Меня позвали помогать нести гроб.
Во время похорон ничего необычного не произошло – только весь день небо было затянуто серыми тучами, и где-то далеко тоскливо выла собака. Но на это никто, кроме меня, внимания не обратил.
Вскоре в опустевший Нифетинский дом въехали новые жильцы — Костя с семьёй.
Странно было смотреть на молодую, современную семью, перебравшуюся из города в наше болото. У нас ни больницы, ни школы – дети ходят за пять километров в соседнее село. Из учреждений – сельсовет, неделями стоящий закрытым, магазин – работает один день через пять, клуб с забитыми окнами да развалины церкви у кладбища… Зачем им это? Ради отдельного жилья? Приехали они на нестарой, чистенькой «девятке», одеты неплохо, значит, не бедствуют – могли бы в городе квартиру снять, как все нормальные люди, которые наоборот едут в город, хоть в какие условия, лишь бы в город…
Сам я жил тогда один в нашем старом доме – родители преставились, старший брат уехал в город, сестра замужем. Я тогда уже не работал – комбинат наш закрыли, колхоз развалился. Кормился огородом да случайными приработками. Да, бывало, пил, да кто же без греха?
Как водится, зашли мы с другими селянами поздравить новосёлов, познакомиться с семьёй Кости. Посидели, выпили, поговорили… Костина жена, Надежда, маленькая, хрупкая, бледная брюнетка, замкнутая и застенчивая, весь вечер молчала и за столом почти не сидела – то бегала на кухню за новым угощением для нас, то к сынишке в соседнюю комнату – шесть лет мальцу, незачем ему слушать взрослые разговоры. Странная какая-то.
Вечером, когда все уже пошли по домам и я, последний из гостей, тоже собрался уходить, Женя – так звали мальчика – вышел из своей комнаты. Отец подозвал его – познакомить со мной. Повернувшись пожать его маленькую ладошку, я чуть не отпрянул от неожиданности: правый глаз ребёнка очень сильно косил к переносице, настолько, что даже радужки почти не было видно, и казалось, что весь глаз – одно сплошное бельмо… Заметив мою реакцию, Костя пояснил:
— Давно это у него… Летом в город поедем, операцию делать.
Сказать честно, что-то мне в этой семье не понравилось. Какие-то они были… не такие…
Мужики втихаря посмеивались – приехал, глава семьи, а где он у нас тут работу найдёт, чтоб кормить семью, да тачку содержать?
Однако не прошло и недели, как Костя устроился электриком на каком-то предприятии в райцентре, за пятьдесят километров, стал каждый день уезжать на машине ни свет ни заря. Зашибал прилично, и Надя не работала, сидела с ребёнком. Во всей деревне машины были у пяти-шести человек, а Костя свою ещё и надраивал каждый день до блеска, и хоть и был конец сентября, грязи по уши, выезжал каждое утро на чистенькой, дескать, смотрите, олухи деревенские, как люди живут!
Вот так – если есть машина, можно позволить себе ездить далеко… Автобус до райцентра ходит не от нас, а из того же села, где школа, в пяти километрах, в шесть утра. Вот и вынуждены были наши мужики сидеть по домам да спиваться… А сам Костя не пил больше после новоселья, мы приглашали, а он всё: «Мне завтра рано», «Я за рулём». Приезжал он домой ближе к вечеру, до ночи возился с сыном или мастерил что-то. Переехав, он сразу затеял большой ремонт в своём хозяйстве – поднял забор, начал выправлять крышу, привёз железо кровельное, наши только головой качали – откуда что берётся? Жена с сыном приводили в порядок сад. Не то чтобы Костя задирал нос, говорил со всеми дружелюбно, многим бесплатно помогал чинить проводку. Но, с другой стороны, а что ему задирать нос – машина, аккуратно прибранный двор и стройматериалы, которые он продолжал подвозить, говорили сами за себя, и может в том он и находил удовольствие – тайно чувствовать своё превосходство, держась со всеми вежливо…
Как-то ночью я шёл от приятеля чуть навеселе. Тропинка шла вдоль забора соседей. Было хорошее настроение, и о стае тварей, налетевших на меня здесь в детстве, я и думать уже забыл. И вдруг — снова звук, похожий на свист, что-то жуткое ринулось с неба. Я еле успел пригнуться. Как и тогда, летучая орда мелких противных существ пронеслась надо мной, почти задев мою макушку, мгновенно взмыла в небо и пропала во тьме. От неожиданности я пошатнулся, потерял равновесие, взмахнул руками и упал, больно треснувшись о забор. И тут из-за туч выплыла полная луна и облила округу слепящим, мертвенным светом. В тот же миг в доме Кости распахнулась дверь. Сквозь щели забора я видел, как из черноты дверного проёма медленно шагнула худая фигура в белом. Это была Надежда в ночной рубашке. Она шла, вернее, бесшумно плыла, выставив перед собой руки. Двигалась по прямой, не разбирая дороги, через колючие кусты, прямо на меня. От ужаса я не мог пошевелиться, так и лежал, опираясь на локоть, под забором, и не мог оторваться от жуткого зрелища. В доме зажёгся свет, во двор с грохотом выбежал Костя в семейных трусах, схватил лунатичку за плечи, развернул лицом к себе и стал трясти и называть по имени, просил очнуться, даже по щекам легонько шлёпал. Наконец просто перекинул её через плечо и понёс в дом. На ходу он обернулся и посмотрел в мою сторону. Его глаза странно блеснули в свете луны, взгляд показался мне очень злым. Когда дверь захлопнулась, а свет в окнах погас, я вскочил и со всех ног припустил по тропинке, вбежал в свой дом, закрыл дверь на засов, не включая свет, на ощупь пробрался к столу, схватил початую бутылку водки, сделал несколько судорожных глотков из горла. Вопреки ожиданиям, легче не стало. Перед глазами так и стояли бледное лицо сомнамбулы и злые глаза её мужа. Сердце колотилось в горле. Я лёг, но сон не шёл, а где-то через час вдруг скрутило живот. Остаток ночи я провёл в сортире.
Утром живот продолжал болеть. Как всегда в таких случаях, я пошёл к бабке Павлине. Она была самой мудрой бабкой в деревне: выписывала ЗОЖ, разбиралась в лекарствах не хуже врачей, никогда не ходила простоволосой и знала все праздники. Она всегда рада была помочь недужным, у неё всегда было припасено множество разных настоек на самогоне, который она сама готовила, и все мужики ходили к ней лечиться от своих хворей. Ещё Павлина делала прекрасную брагу. В деревне её уважали. Я рассказал ей обо всём, что случилось ночью. Выслушав меня, она налила мне стакан своей особой настойки от нервов – спирт, полынь, укроп, ещё что-то. Дождавшись, пока выпью, веско сказала: «Сглазили тебя, касатик, вот в чём дело. Сосед твой и сглазил. Бабу его ночами чёрт водит, а ты это подглядел, вот и зыркнул на тебя Коська тухлым оком, извести тебя решил, чтоб ты людям про ту бесовщину не рассказал. Всех мужиков наших в деньгах обошёл и рад нашему горю, а теперь ещё и порчей вздумал извести, с-стерва!». С этими словами бабка смачно сплюнула под ноги.
Я и сам давно начал подозревать что-то подобное, и теперь ещё сильнее утвердился в своём подозрении. По пути домой я напряжённо думал, пытаясь вспомнить все факты. Через три недели после их приезда у Тесёмкиных с Пионерской улицы сдохла коза, хозяйка тогда сказала, не иначе, испортил кто-то. Это случилось аккурат через два дня после того, как Костя приходил к ним проводить свет в сарай… От мыслей меня отвлёк шум. Ватага наших деревенских ребятишек, мальчишек и девчонок, с криком и топотом бежала по улице и гнала перед собой задыхающегося, ревущего Женьку. «Косой!», «Стерва!», «*опа одноглазая!» — кричали дети и кидали в него камнями. Улица, ведущая к сельсовету, была у нас засыпана крупной щебёнкой, хотели вроде класть асфальт, да что-то не срослось. Мужики гребли эту щебёнку в вёдра и несли к себе для хозяйственных нужд. Дети ею кидались. Камни так и отскакивали от Женькиной спины. Дети с первого дня невзлюбили уродца, начали подстерегать его по дороге в магазин, куда мать посылала его одного, и показывать ему кузькину мать. Я тогда думал, что это из-за косого глаза. Однако теперь всё это дело виделось мне в ином свете. А что если дети сразу почувствовали угрозу, исходящую от этой семейки, неким шестым чувством, которое так развито у детей и притупляется у взрослых? Недаром же говорят: «Устами младенца глаголет истина». И не зря люди с древних времён боятся косых да одноглазых, такое уродство – метка дьявола.
Вечером я сидел на лавочке у своей двери, курил и продолжал размышлять. Подъехал Костя. Выйдя из машины, он кивнул мне и помахал рукой. Я нехотя кивнул в ответ, затоптал окурок и ушёл в дом. Ишь, ручкой машет, как будто ничего и не было.
Следующая неделя прошла спокойно. Я уже не так часто возвращался в мыслях к этой теме, начал думать, что мне всё показалось. И тут как гром среди ясного неба – телеграмма! С братом беда! Жена его пишет, мол, шёл братуха ночью из гостей. Сам проделал весь путь, и уже в собственном подъезде, на ступеньках, подвернулась нога, и он скатился вниз по лестнице! В больнице поставили лёгкое сотрясение мозга, перелом двух пальцев на руке… Бывает и хуже… Но я понял: это предупреждение. Дальше будет хуже.
Весь остаток дня у меня ныло в груди. Что делать? Кто поможет? В милицию не обратишься, засмеют. Кто мне поверит? Неужели семейство колдунов так и будет безнаказанно топтать жизни людей и спокойно жить в крепком доме, выделяющемся яркой свежей краской среди наших халуп? Уж не этот ли дом высасывает энергию из всей нашей деревни? Иначе почему у других всё гниёт и рушится, мужики пьют, дети болеют, не хватает денег, а в Нифетинском доме – сплошное процветание? Где управа на нечисть? По всему выходило, что я должен решить проблему сам.
Надо было хорошо подготовиться. На следующий день я пошёл в лес и нашёл там засохшую осину. Отрубил несколько веток. Одолжил у Тесёмкина канистру бензина. Дождавшись, когда Костя приедет с работы, я подошёл к нему и завёл пустячный разговор, а сам ждал подходящего момента. И вот, когда Костя отвернулся, я быстро наклонился и сунул картофелину в выхлопную трубу «девятки». Распрощавшись, я пошёл к себе и сразу лёг спать.
Проснулся я утром от крика петуха. Сразу встал и начал собираться. Время я выбрал удачное: во-первых, ночь – это время, когда Тьма властвует над землёй и всякая нечисть входит в полную силу, а с криком петуха, предвещающим скорый рассвет, колдуны теряют часть этой злой силы. Во-вторых, в это время Костя выходит из дома и едет на работу. В третьих, у нас в такую рань больше никто не встаёт, на улице пусто.
На улице хлопнула дверь. Это вышел Костя. «Ну, решайся! — сказал я себе. — Сейчас или никогда!». Я выпил стакан водки для храбрости, и чувствуя, как разливается по телу приятное, придающее уверенности тепло, вышел из дома. Мой план сработал, с заткнутой выхлопной трубой машина не завелась, и Костя, ещё не поняв в чём дело, открыл капот и склонился над мотором. Я подошёл спокойным, уверенным шагом. Если бы я стал подкрадываться, он всё равно бы меня услышал и что-то заподозрил бы. Мы поздоровались.
— Не заводится? – спросил я
— Как видишь – ответил Костя, и отвернувшись от меня, снова наклонился.
Это был мой шанс! Я быстро извлёк из-под полы топор и ударил, держа топорище обеими руками. Острый уголок лезвия вошёл Косте точно в затылок. Он обмяк без звука, так и остался лежать под крышкой капота, задницей наружу – со стороны могло показаться, что он всё ещё ищет неполадку. А я, не теряя ни секунды, пошёл в дом – вдруг Надя что-то увидела в окно. Войдя, сразу увидел её – она прибирала со стола, и сразу увидел Женю в соседней комнате, сидящего на кровати. Не дав ей опомниться, я ударил Надю кулаком под дых, чтоб не закричала, и принялся что есть силы рубить её по голове, по поднятым в защитном движении рукам, она рухнула на колени, я всё так же продолжал рубить, красные клочья летели во все стороны. Я нанёс больше десятка ударов, сильных, точных, большинство пришлось в голову. Утерев кровь с лица, я развернулся к ребёнку. Оказалось, он так и сидел всё это время не шелохнувшись, уставившись на меня своим глазом, будто в ступоре. Я шагнул было к нему, но вдруг Надежда, казавшаяся мне мёртвой, с глухим воем схватила меня за ноги, а в правую ногу вцепилась зубами. До чего ведьмы живучи! Я испугался – все знают, как опасен укус таких тварей. Но я был в кирзовых сапогах, их даже такая кобра не прокусит! Отодрав от себя, я швырнул её на пол, в лужу её зловонной демонской крови, и нанёс ещё с десяток ударов, превратив её голову в фарш. Потом я бросился к мальчишке.
Не знаю, был ли это просто боевой кураж, или меня направляла неведомая светлая сила, карающим мечом которой я был в тот момент, но я ощущал в себе невероятный прилив сил и какую-то звериную ловкость. Я действовал чётко и быстро, как профессиональный боец, хотя никогда не занимался спортом и в армии служил в стройбате.
Женя, или как там это существо на самом деле звали, всё так же сидел, схватившись руками за край кровати, не пытаясь убежать, и раскрыв рот смотрел на меня не отрываясь. Возможно, он пытался меня загипнотизировать, медлить было нельзя. Пинком я свалил его на пол и одним мощным ударом отсёк голову. Затем сунул топор за ремень, в одну руку взял башку гадёныша, другой отволок тело за ногу в большую комнату, бросил всё это поверх останков его мамаши, подумав, отрубил голову и ей – это верное средство, чтобы колдуны не беспокоили людей после смерти, став упырями. Затащил со двора тело Кости, положил там же и так же отрубил ему голову. Главное было сделано, но работу надо выполнять до конца. Я вытащил из-за пазухи три коротких острых осиновых колышка, приготовленные заранее, и обухом топора загнал по одному в грудь каждому из чудищ. Но и этого было мало для полной уверенности. Выглянув в окно, убедившись, что на улице никого, я выскользнул за дверь, пересёк улицу и зашёл к себе.
Вернулся в дом соседей я с большой канистрой бензина, да не простого, в эту канистру я добавил ложку святой воды. Разлил бензин по всем углам проклятого логова, особенно щедро облил тела «соседей». Вышел во двор, закурил. Тлеющий окурок швырнул внутрь дома. Всё. Моё дело сделано.
Пока в Нифетинском доме разгоралось пламя, я сбросил с себя пропитанную кровью одежду, умылся и стал собирать вещи. Решил податься в бега. Я исполнил свой долг, спас односельчан, но прекрасно понимал, что люди мне не поверят. Миром правит Зло, оно проникло во все сферы жизни. Простым наивным людям выгодно не замечать монстров вокруг себя, чтобы продолжать вести спокойную, бездеятельную жизнь, а все судьи, все правители, все, кто имеет власть, богатство и успех, служат Злу, и на справедливый суд мне рассчитывать не приходилось.
Я побросал вещи в чемодан, всего-то запасная одежда, ботинки новые — сестра подарила. Вытащил из заначки остатки денег, сунул в карман. Распихал по карманам деньги, которые нашёл в доме врагов перед тем, как поджечь. Залпом допил остатки водки из бутылки и вышел на улицу. Я покидал свой дом навсегда. Из окон Нифетинского дома вовсю рвалось пламя. Но людей рядом не было – на нашей улице никто не держит скотину, рано не встают. Пока увидят, пока вызовут ментов, да пока те сюда доберутся – я буду уже далеко, думалось мне.
Но мне не повезло. Я добрался до райцентра, провёл там ночь, даже успел сесть на поезд и проехать несколько станций. На вокзале я взял водки, выпил, сидя в купе, и меня сморило. Очнулся я уже в наручниках.
Потом был суд, но перед судом – обследование психиатра. Как видно, Злу на этот раз было выгоднее выставить меня больным, чем отправить на зону. Меня признали невменяемым… «Шизофрения», «мания преследования», «обострение на фоне», «алкогольный психоз» и прочие эти их научные словечки… И отправился я в психушку. На десять лет. Всё там было. Уколы, от которых меня неделями выворачивало. Голод. Холод. Били. И врут всё, что электрошок больше не применяют… Но эти годы не прошли для меня даром. Я стал умнее. Я многому научился. Ждать. Терпеть боль. Скрывать эмоции. И говорить врачам не то, что думаю, а то, что они хотят услышать.
Через десять лет меня выпустили. Я хорошо прикинулся, что больше не верю в Зло, что больше не собираюсь сражаться и даже что раскаиваюсь в том, что сделал. Меня выпустили под наблюдение. Смешно – кто захочет возиться, за мной следить.
Уже год живу на свободе. В родную деревню не вернулся – не нужны мне косые взгляды односельчан, не понимающих, от какой гадости я их избавил. Не сомневаюсь, что никто меня не ищет, из тех, кто должен за мной «наблюдать». Приехал в село, в котором меня никто не знает. Устроился ночным сторожем на складе. Дали комнатку в бараке. Живу тихо, ровно. Выжидаю. Незаметно наблюдаю за Злом, опутавшим всё вокруг гнусными щупальцами. Оно всё время передо мной. Я его ощущаю. Когда вижу сытую, довольную харю врача, которому просто за то, что он соизволил приехать в нашу глухомань, дали почти новый дом и положили миллион на счёт. Или бесстыжих девок в юбках выше колена и с распущенными волосами.
Я вспоминаю чистенькую белую «девятку» Кости и как он самодовольно разъезжал на ней по нашим кривым улочкам, мощёным жидкой грязью, когда вижу летом иномарки ожирелых дачников. Вспоминаю, как он назло всем красил свой дом, когда вижу людей, обкладывающих свои дома кирпичом, тогда как церковь – единый наш оплот против нечисти – стоит полуразрушенная с революции.
Слыша по радио о разврате и вольнодумстве, об однополых браках, гей-парадах, клонировании и сатанинском коллайдере на продавшем душу Западе, я вижу внутренним оком мерзкий косой глаз Костькиного отродья, и мои руки сами собой начинают шарить вокруг в поисках топора. В эти моменты я понимаю, что моя борьба… моя война… только начинается.
