Автор — Ёрстар
Из блокнота Климова Степана Геннадьевича, выписанного из комитета Клёстовым В.Н, председателем лесхоза в декабре **** года и безвестно пропавшего в январе **** года.(прикреплено к отчету следователя Исаева: даты изменены в интересах следствия)
**. **. ****. Семь килОметров мы на лыжах протопали, чтобы с этим Шараповым встретиться, да мне, что почем тут разъяснить, а нет его, как не было. Печка растопленная, изба прогретая, на столе, как пригляделся, калачики увидел, неказистые, самоделочные — видать из деревеньки, что за одиннадцать килОметров от деляночки. Клестов, тогдашний председатель лесхоза, дожидаться Дмитрия Александровича не стал, меня одного оставил, да наставлял, собираясь: ты, говорит, на старика-то не серчай — странный он. Сказал, как отрезал, да и был таков. Сижу, значит, выписки, да справки перебираю, а дверь вдруг как заскрипит, да в петлях как ухнет — я аж подскочил с перепугу!
Почему-то я сразу признал в появившемся в дверях мужичке Шарапова, вот только представлял я его иначе: думал, хиленький старичок с обвязкой хвороста будет, да ружьишком ржавым, а тут — здоровый, точно медведь и седой, как Морозко, богатырь. Я его в тот самый вечер Святогором и прозвал.
**.**.****. Деда Митя, как-то, рассказывая про лешаков, словом обмолвился, что бабы да мужички деревенские частенько просят его медведЯ пристыдить, что тот люд добрый тревожит. Я еще подумал тогда: понимает Шарапов — животинкиной вины-то нет, что средь зимы проснулась, — вот и не говорит Дед, что с ружьишком стыдить пошел. Что уж поделать, у стариков все не так, как у нас, у молодых. И слезливые они больно, и жалостливые, а у Деды Мити и радости-то — на ЗИЛке за продуктами в деревеньку съездить, да сена лосям развести.
**. **. ****. Собираюсь я как-то деляночку старую проверить, а Деда мне и говорит: «Ты, Стёпка, топором-то сильно не маши, а то мало ли кто под руку-то подлезеть сподобится. Пришибить его — не пришибешь, а вот осерчать он – осерчает». Рассмешил меня Шарапов, да виду я не подал — лет пятьдесят здесь старик живет, а поговорить ему и не с кем. Пусть, думаю, рассказывает — уезжать мне скоро, жаль дедушку.
Добрался я тогда быстро, лыжи мне Митяй хорошие выдал, свои, самоделочки. Костерок разводить не стал — чего небо зря коптить, чай сам на минуточку? Светло, морозно, снежок легкий валит. Размахнулся я топором, да чуть на себя и не уронил. Вопль такой по лесу пронесся, что топор я выкинул, да по сугробам, то бегом, то ползком, по лыжне, в избушку Деда Митяя понесся. Стою, ни живой, ни мертвый, а Шарапов только хмурится на меня, да бормочет, что зря лыжи я его потерял.
Он меня чаем отпаивает, да самогоночкой, а я трясусь весь, как озяб сильно, да рассказываю о том, что прислышилось в глухомани, а он, как будто и не было ничего, улыбается, да все крепленочки мне подливает. Как перестало меня трясти, Деда мне и говорит: «Я, Степка, тебя позря что ли наставлял: осторожничать в лесу надо, а туда же». Я обиделся было, да в окошечко постучал кто-то. Все бы ничего, но Деда Митя в лице изменился: как будто брови гуще стали, а борода, та и вовсе, как барашки по ветродую, вздыбилась. Сиди, говорит, в избе и с печи ни ногой! Накинув тулуп, Шарапов вышел вОдвор, а мне и спорить не захотелось.
